Ровно в 6.10 я выхожу из моего ветхого номера в отеле «Виндзор» в Каире и приближаюсь к холодной лестнице, обвивающей лифтовую шахту, настолько ужасающе древнюю, что сердце начинает биться быстрее при одной только мысли, что придется зайти в сам лифт. Тем не менее Мустафа ждет меня, удерживая грязные металлические двери лифта – призрак в темно-синей униформе, которую до него носило множество поколений лифтеров начиная со времен, когда «Виндзор» был местом собраний британских офицеров в Каире. Его желтые глаза зажигаются в предвкушении чаевых. «Сэр?» – окликает он, рукой приглашая меня в свою маленькую, застеленную ковром клетку. В конце концов это его обязанность – возить пьяниц вверх и вниз, из их безвкусных номеров в знаменитый бар на втором этаже. И неважно, что они каждый раз опасаются за свою жизнь, он должен их возить, сообщает Inosmi.ru со ссылкой на The Daily Beast.

Свою работу он выполняет при помощи медного переключателя. «Как вы пунктуальны, habibi», – говорят его глаза, когда я прохожу мимо него, отказываясь от его услуг. (Этот лифт с ручным управлением, несомненно, представляет собой гиблое место, но он мне, вероятнее всего, еще понадобится чуть позже). Я спускаюсь в бар, и он оказывается пустым, как это часто бывает в беспокойном и разоренном Египте. Однако никогда не вымирающее телевидение продолжает храбро передавать нескончаемый поток танцев живота, исполняемого под синтезатор. Кресла-бочонки выглядят зловеще призывно. Но посетителя все равно не оставляет мысль о том, что площадь Тахрир находится совсем рядом. Улицы наполнены каким-то странным, кипящим волнением и ненавистью народа к самому себе. Этой зимой туристы остались дома или отправились на Сейшелы. 

Старинный и почтенный бар должен иметь бармена, воплощающего те же свойства. У бара отеля «Виндзор» есть Марко. При росте около 160 сантиметров Марко удалось выработать самое крепкое и самое сердечное мужское рукопожатие. У вас сразу же возникает вопрос, возможно ли такое, чтобы молодой Марко когда-то наливал пиво самому Лоренсу Дарреллу (Lawrence Durrell). Каир – это такое место, где ничего не забывается. К примеру, стены лестничной клетки пестрят рекламными плакатами туристических агентств, выпущенными Swissair в 1920-х годах. На них были изображены мощеные площади Германии, давным-давно уничтоженные военно-воздушными силами Великобритании. Санкт-Мориц, где отдыхали миллионеры эпохи Веймара. Изначально этот отель был купальней королевской семьи, выстроенный примерно в 1900 году. Потом его присоединили к знаменитому отелю «Шепард», который сожгла толпа во время революции 1952 года. 

Бар отеля «Виндзор» – мой любимый бар на Ближнем Востоке. Он до сих пор сохранил атмосферу типичного места собраний офицеров, оснащенного всеми ожидаемыми атрибутами мужского пространства: повсюду на стенах висят большие и маленькие оленьи рога, и некоторые из них настолько малы, что кажется, будто это кости крохотных вымерших животных, которые когда-то водились только в Сахаре. Люстры представляют собой переплетение оленьих рогов. Антилопы, газели, альпийские козлы, темное дерево, низкие книжные шкафы, лампы с абажурами и барные полки с пыльными бутылками вина «Омар Хайям» и Stella – национальным египетским пивом. Этот бар – идеальный анахронизм. Должно быть, он был одним из тех баров, в которых сидели Фермор и Даррелл в 1942 году.

Именно в этот бар ворвался Лоуренс Аравийский, после того как он взял Акабу и с триумфом вернулся в Каир – эту сцену воссоздал Дэвид Лин (David Lean) в гораздо более пышных декорациях, навеянных, возможно, отелем «Шепард», который находился всего в двух зданиях от края парка Эзбекия и на месте которого теперь располагается безликая автозаправочная станция.

Лоуренс, переодетый в бедуина, зашел в этот бар в 1917 году и потребовал налить ему выпить: в каком еще баре вам захотелось бы выпить?

Практически незаметный, отель «Виндзор» располагается в подворотнях центра Каира, в сердце города XIX века, который в течение многих десятилетий разлагался подобно компосту до тех пор, пока в нем стало невозможно узнать некогда роскошный город короля Фарука, Омара Шарифа (Omar Sharif) и Ом Калтум (Om Khaltoum). Город парижских бульваров и многоквартирных домов с балконами, напоминающих здания улицы Реомюр в Париже. Город Café Riche, восхитительных баров и жизни бездельников, редко обременяющих себя мыслями о религии. Париж Востока, при всем уважении к Бейруту.

Я заказываю джин с тоником, но, увы, тоника нет. Я так и не получил внятного объяснения этого страшного упущения. Зато есть содовая, поэтому я заказываю виски с содовой и тарелку скользких желтых бобов. Кроме меня, в баре находилось три или четыре престарелых египетских джентльмена богемного вида (эти два качества сейчас стали практическими синонимами), и я замечаю, что из египетских телефонов время от времени доносится мелодия, которую я так хорошо знаю, но которую у меня не сразу получается определить – невозможно поверить, но это «Взлетающий жаворонок» (The Lark Ascending) Вогана Уильямса (Vaughan Williams). Каким образом этот фрагмент английской классической музыки попал в репертуар современных египетских телефонов? Спрашивать мне некого, потому что никто не знает, что это за музыка.

Приглядевшись, я понимаю, что эти джентльмены смутно напоминают мне литературных персонажей. Учтивые египетские мужи за 70, в гигантских, идеально овальных очках, бледных костюмах «сафари» с нагрудными платками. Широкие носы, множество шрамов на шершавых лицах, изысканные манеры. Мужчины из другой эпохи, эпохи Садата, я полагаю, выходцы из золотых 1960-х годов, когда эта часть Каира была раем для ведения бесед и эротических утех. Один из них нетвердым шагом подходит к барной стойке, чтобы заказать еще один стаканчик египетского виски Biulli. Довольно крепкий напиток, но привычное всегда успокаивает.

«Британец?» – спрашивает он, по какой-то причине решив пожать мне руку. В его глазах за темными овальными очками мелькает какое-то прекрасное безумие, и он наклоняется ко мне, как египетские мужчины иногда делают, чересчур близко – его не трогает высокомерная реакция присутствующих. Он шепчет мне прямо в ухо: «Ату!»

Британцы оставили свой след в этом городе, в его потускневшем и разрушающемся центре. Для начала, они оставили там свои бары. Они оставили после себя воспоминания, которые долгое время сохранялись в памяти египтян – воспоминания о пьющей военной элите, по большей части презирающей то место, куда ее направили служить. Но они также стали последними в волне европейцев, наводнивших Египет, начиная со вторжения армии Наполеона в 1798 году. Эта так называемая «армия ученых» среди прочего положила начало возрождению египетских алкогольных напитков. Но в конце концов ее появление принесло с собой вышеупомянутые бульвары и роскошные здания в центрах Каира и Александрии. Оно привело к созданию того уникального города, который сделали знаменитым – если они вообще знамениты – работы романиста Аля аль-Асуани (Alaa Al Aswany) (если не брать в расчет несравненного Махфуза (Mahfouz)). Особенно «Дом Якобяна» (The Yacoubian Building).

В своем предисловии к английской версии этой книги Асуани, который в прошлом был дантистом, рассказывает, как однажды он вместе с агентом по недвижимости ходил по центру города в поисках здания для его новой стоматологической клиники. Для него, египтянина, принадлежащего к среднему классу, эта разрушающаяся часть города стала чем-то совершенно новым, неким откровением.

«Этот опыт натолкнул меня на очень важную мысль: в чем секрет значительности центра Каира? Почему центральная часть города была настолько непохожа на другие районы Каира? На самом деле, центральная часть города – это не просто жилой квартал и центр торговли, это нечто гораздо более важное. Он является олицетворением целой эпохи, эпохи, в течение которой Египет характеризовался терпимостью и удивительной способностью вбирать в себя людей различных национальностей, культур и религий. Мусульмане, христиане, евреи, армяне, греки и итальянцы жили в Египте в течение многих столетий и считали его своим настоящим домом. Центр Каира можно назвать воплощением великой способности Египта вбирать в себя различные культуры и сплавлять их в едином человеческом котле. Я думаю, центр Каира – это пример египетского проекта модернизации, который продлился с эпохи Мухаммеда Али (Muhammad Ali) вплоть до смерти Гамаля Абделя Нассера (Gamal Abdel Nasser) в 1970 году». 

«Когда закончилась эта эпоха, закат центральной части Каира стал неизбежным. Его значимость осталась в прошлом вместе с теми качествами, которые он воплощал. Культура сосуществования подошла к концу, и с 1980-х годов Египет оказался под мощным влиянием ваххабитско-салафитского мировоззрения, перед лицом которого открытое и умеренное прочтение ислама отступило».

Выйдя из бара, я попадаю в своеобразный лабиринт улиц между Аль-Альфи Бей и 26 Июля, улиц усыпляющих деревьев, похожих на окаменелости древних лесов, улиц кафе, расположившихся под лампами дневного света с рядами кальянов и тарелками с углем, дымящимся на холоде. Улица Аль-Альфи приводит меня к Мидан Ораби – открытому пространству, по периметру которого в переулках располагаются многочисленные кальянные, и среди них еще можно найти несколько baladi или местных баров. Самый яркий из них – это бар «Шахерезада», который находится на самом верху огромной лестницы, стены которой увешаны облезлыми плакатами танцовщиц прошлого.

Этот бар представляет собой всего одно помещение, в дальнем конце которого есть сцена. Я иногда прихожу сюда выпить пару бутылочек Stella и посмотреть на пышных девушек, набивающих свои бюстгальтеры купюрами. Их заработки ничтожны по сравнению с тем, что можно найти в бюстгальтере танцовщицы в Бейруте или Дубае. Теперь в подобных местах царит атмосфера легкого беспокойства и скрытности, будто распутные девушки, нанимаемые руководством баров для того, чтобы стимулировать аппетит гостей, ни на минуту не забывают о том, что  на улицах все женщины теперь носят платки. Их непокрытые, манящие волосы сейчас выглядят аномалией, признаком того, что в стенах «Шахерезады» они становятся законной добычей.

Недалеко от этого места, в конце улицы 26 Июля – не доходя до оживленных тротуаров Таллат Харб, где тысячи манекенов стоят в витринах магазинов, демонстрируя скромную моду для по-новому скромных женщин – есть еще несколько еще более осмотрительных baladi и заведений с танцами живота, которые уже успели снять свои вывески – теперь они действуют в условиях согласованной секретности.

На улице 26 Июля среди магазинов одежды есть крохотный переулок, названный в честь отеля «Скарабей», который располагается в самом его начале. Переулок Скарабея ведет мимо довольно дорогих модных магазинов, мимо лобби отеля, мимо кафе, выстроенных прямо в стенах домов, где никогда не прекращаются поединки в нарды.

Я прихожу сюда, когда хочу покурить кальян в кафе, расположенных во внутренних дворах в конце переулка, в крохотных пространствах, втиснутых между вертикальным великолепием старых многоквартирных домов. Переулок Скарабея – это секретное место, которое еще не успели разгромить и вычистить, но, несомненно, его дни уже сочтены.

Двигаясь дальше, вы найдете несколько баров с девушками легкого поведения: слева расположен отель LaVie с клубом на первом этаже, а справа – Meame и Miscellany, которые рекламируют себя на горизонтальной табличке, висящей над проходом, ведущим к ним, как «Казино» и «Театральные представления». На закате, когда из множества мечетей, по телевидению и радио раздается призыв муэдзина, владельцы этих кафе зажигают в своих заведениях свет, и проход, ведущий к этим клубам, наполняется холеными аферистами и длинноногими покачивающимися девушками в кожаных сапогах на высоком каблуке.

Я часто видел, как замужние женщины в платках, дымящие трубками в кафе на задних дворах, наблюдали за этими созданиями с наивными ужасом на лицах, к которому примешивалось хитрое любопытство. Девушки в таких клубах хорошо понимают, что они больше не находятся под защитой невидимых рук. Волна оборачивается против них, и все, на что они могут теперь рассчитывать, это печальная аморальность мужских желаний. Возможно, это их спасет.

Я прихожу сюда не только для того, чтобы убежать от Каира, но чтобы убежать от всего мира. В отличие от Аксарая, этот крохотный анклав бедлама наполнен египетской анархией и юмором. Переулок Скарабея – это место дилетантов. На вершинах странных шестов можно увидеть набитых игрушечных тигров с безвольно свисающими лапами и хвостами.

Плазменные телевизоры в кафе показывают американские рукопашные бои, которые, насколько я могу судить, с большим интересом смотрят те же самые замужние женщины в платках, чье осуждение не распространяется на крупных мужчин в бикини. Я могу пить Lipton и курить там часами. Кроме того, там всегда можно без особых проблем купить Stella. Когда я спрашиваю об этом, один сосед отвечает мне, что египтяне на самом деле не считают пиво алкогольным напитком, пить который грешно. «В конце концов, – добавляет он, – это же мы его изобрели. Мы не можем запретить то, что мы изобрели». 

Эта статья представляет собой отрывок из новой книги Лоуренса Осборна «Пьяные и трезвые» (The Wet and the Dry), которую издательство Hogarth Press готовится выпустить в 2013 году. Последняя книга Осборна носит название «Прощенные» (The Forgiven).